Личный опыт. Эволюция моих страхов

Личный опыт повышенной тревожности у взрослого человека с аутизмом

Пишут неоднократно: главной эмоцией аутиста является страх. Главной эмоцией является страх, это верно. Вот только понять, что страх это тоже эмоция, нелегко. Вот, например, голод это эмоция? Вот страх для меня это нечто родственное голоду… Страх вовсе не насущная потребность организма, как голод. Страх — это такое же изначальное его (организма) свойство.

В детстве мир был непредсказуем и непознан. Ужас вызывали темные углы, пространство под ванной, пустота между батареей и занавеской у окна — как и у всех детей. Но я помню этот ужас как нескончаемый и парализующий. Ужас могли вызвать здания (например, котельная) непонятного назначения и угрожающего, как мне казалось, вида. Предметы — выхлопная труба, которая целый сезон провалялась на газоне по пути в «стекляшку». При виде ее темнело в глазах и начинало всё «плыть» вокруг. При этом необходимо было на этот предмет смотреть. Казалось очень важным как можно чаще проходить мимо (!) и непременно испытывать положенный ужас. Мама возмущалась иной раз, что нужно было обязательно проходить мимо выхлопной трубы. В противном случае у меня портилось настроение, и мог даже последовать скандал. Однако когда трубу внезапно убрали, на меня снизошло облегчение.

В детстве мне снились ужасы. Мир был населен монстрами. В каждом внезапном звуки, в каждой тени мерещилось одушевленное и непредсказуемое нечто. Иной раз мне даже казалось, что я воочию вижу эти сущности, но это было не так. В противном случае можно было бы заподозрить галлюцинации. Однако это был скорее некий общий фон страха, — страха как сути окружающего мира. Когда взрослые шутили либо говорили непонятные для меня вещи, мне было страшно. Небуквальная речь, образные, непонятные выражения, всё сказанное, но не понятое мною надолго «селилось» в моих мыслях. Например, когда разбилась моя суповая тарелка с «Ну, погоди». По ней пошла красивая коричневатая трещина, я первый ее заметил. Мама не стала наливать суп, а взяла тарелку в руки и сказала: «Хахаха, как нам жалко петуха». Эта фраза породила ужас. Я стал бояться тарелки и без конца думать над тем, что же могли значить слова моей матери. Я думал об этом несколько месяцев и боялся, потому что узнав, что никакого петуха не предвидится, я подумал о чем-то гораздо более опасном и скверном. Когда люди говорили иносказаниями либо вот такими бессмысленными словоформами, следовало ожидать худшего.

Эволюция моих страхов определенно была. Вкратце это можно назвать наслоением. Что-то наподобие «снежного кома». К десяти-двенадцати годам у меня началась бессонница, полноценными сведениями о которой мало кто располагал. Потому что рассказать о своих проблемах являлось чем-то вроде подписанием смертного приговора: ляпнешь — пропадёшь окончательно.

Каждую ночь мне казалось, что я не выживу. Обостренный слух позволял мне тогда слышать буквально каждое малейшее изменение уровня шума, и обнаруженный необъяснимый шорох звучал громогласно и как приговор. Звуки становились очень громкими. Также в темноте я терял себя. Сейчас, когда я не вижу своего тела, я стараюсь как бы «собрать» его, почувствовать, и все тут. Тогда границы тела либо расширялись до невозможности, и я казался себе глыбой, огромным и тяжелым, таким огромным, что мозга просто не хватало, чтобы ощутить, например, ноги. Либо — тело просто пропадало. Я лежал и прислушивался к себе. Это буквально. Пульс, глотание, дыхание. Все это складывалось в ритм. И приходили навязчивые, ужасные мысли, потому что когда не чувствуешь себя, то существование монстров в окружающем мире становится куда более логичным и допустимым.

Ночью я периодически сбегал из своей комнаты, брал подушку, одеяло и уходил в соседнюю. Потом пил воду, чтобы «вспомнить себя». Иногда требовалось включить свет, произнести что-то вслух, чтобы вернуть понимание того, что я есть. Если в соседней комнате (она была светлее и обзор от дивана был шире) заснуть также не удавалось — я путешествовал и дальше, а дальше была комната мамы.

Я намеренно не говорю ни единого слова о школе. Все и так прекрасно знают, что детский социум среда исключительно агрессивная, но никто не знает, почему дети в качестве социальной модели построения отношений выбирают тюремно-армейскую.

Из всего вышесказанного можно было бы уяснить, что страхов благодаря школе поприбавилось.

Дальше — я многое опускаю, например растущий и крепнущий с возрастом страх перемен, изменений, который, кстати, базируется на боязни таки социума. Если ты «отклонишься от курса» и сделаешь что-то не так, как всегда, — беды придут не из «воздуха» (потому что монстры и сущности таки остались в детстве), беды будут спровоцированы людьми. Люди — это все, что нас окружает. Транспорт, учеба, пища…

Я не буду говорить о страхе перед заражением, опасными болезнями, вирусами, смертью и загрязнением, который появился в детстве из увлечения медицинской энциклопедией и трансформировался к совершеннолетию в истеричную потребность мытья рук после каждого соприкосновения с предметами.

И даже страх «внезапности» (назовем его так) не стоит отдельного текста. Потому что внезапность порождалась шумами, звуками, прикосновениями, а также внезапными требованиями и претензиями все тех же людей.

Я сообщу две новости. Хорошую и плохую.

Хорошая новость заключалась в том, что пытка засыпанием, бессонница и ночные потери тела стали понемногу отпускать. Тем не менее, полностью это не исчезало, периодически звуки настигали, тело становилось огромным либо исчезало вовсе, и приходилось пить воду и сбегать к маме. Когда тебе 20, спать с родительницей уже как-то совсем не то, а потому страдать в одиночку под одеялом, бить себя по лицу и пытаться спать во что бы то не стало — возможно, это помогло в итоге расправиться с этой проблемой раз и навсегда. Четко: после 26 лет это больше не возвращалось. Разве что мимолетные отголоски знакомой пульсации и «гигантомании», но тело больше не терялось, и это хорошо.

А теперь плохая новость. Этот новый вид страха появился у меня лет в 15 и продолжается и по сей день.

Сущность такова: ты испытываешь ужас перед ситуацией, или перед каким-то делом, или перед грядущим событием. Это может быть необходимость поговорить с человеком. Либо посетить мероприятие. Либо — сесть и выучить что-то крайне неясное и новое. Это может быть буквально все, как серьезное, так и не очень: спросить человека, получил ли он письмо, ответить на смс, пойти на праздник, узнавать информацию, не располагая конкретными данными о ней, или без пошаговых инструкций и в одиночку отправиться в новое учреждение. Мне было 23, я учился в вузе, и на IV курсе требовалось проходить педпрактику. Предмет, который мне надлежало вести, был простым и элементарным для меня, но при этом я совершенно не представлял себе процесс его преподавания. Кроме того, я не был знаком с руководителем педпрактики, никогда не заходил в помещение, где она должна была происходить, но самое ужасное — мне нужно было преподавать в классе 15-летних подростков. Чем больше я думал об этом, тем ужаснее мне делалось. Вербальные навыки у меня неплохие, за исключением общего принципа, что речь обременительна и вызывает физическое уставание. Однако говорить по делу во время сильного стресса для меня невозможно — мямлить, заикаться и в итоге нести околесицу.

Сначала я в буквальном смысле избегал страха. Ведь если прогулять обременительное мероприятие — проблемы сразу решатся. Сегодня я знаю, что позиция откладывания и избегания — крайне непродуктивна и умножает проблемы. Потому что на страх собственно события накладывается еще и страх нарушения «правил». Правила — это «внутренний маршрут», система знаков безопасности, неукоснительное следование которым делает жизнь предсказуемой, налаженной и спокойной. Практика прогуливалась регулярно, она должна была быть раз в две недели по четвергам, и раз в две недели примерно со вторника у меня портилось настроение, возрастала раздражительность и усиливалась общая дерганность, плохо спалось и пропадал аппетит, ну а в пятницу приходило «выздоровление».

Но однажды победил страх нарушения правил, а может быть, и здравый смысл, и в один четверг я поехал на практику. Состояние было ужасное. Страх делает мое восприятие очень фрагментарным, все воспринимается очень разорвано, отдельно и внезапно — звуки, картинки, ощущения. Поэтому не терять связь с реальностью и адекватное восприятие ее крайне трудно. Словом, я действительно дошел до дверей, ведущих внутрь здания, где располагалось учреждение. А потом… а потом я понял, что просто ушел. Я буквально очнулся далеко отсюда, за несколько автобусных остановок, посреди центрального проспекта, с абсолютно «пустой» головой и дезориентированным. Я понимал, что резко развернулся и опять сбежал, но я не мог понять, почему я совсем себя не контролировал.

Я пишу так подробно, потому что общий принцип: возникновение страха перед событием + зацикленность на этом страхе + мучения и попытка избежать + а потом «капитуляция сознания» и потеря контроля — характерен почти для всех вызывающих социальный страх мероприятий. Выше уже говорилось, что дело может касаться не только чего-то значимого вроде пасования перед деятельностью, для которой ты не предназначен, но и мелочей. Телефонный звонок знакомого может вызвать абсолютно такой же алгоритм. Уборка обуви в прихожей при отсутствии необходимых на то условий может вызвать такой же алгоритм. Если перевести в цифры — что-то похожее я переживаю по два-три раза на дню, если это обычный день. Но это микроуровень, которым можно пренебречь. Более серьезные вещи случаются реже, но я до сих пор не выработал надежного средства борьбы с этим видом страха. Разве что заведомый отказ от неприятных и непосильных дел, — тех дел, от которых действительно есть возможность отказаться.

Если у вас есть рецепты для меня — поделитесь. Если вы переживали что-то подобное, буду рад дополнениям и новой конкретике.