От первого лица. Дебора Липски об эмпатии и аутизме

Почему не следует путать иные выражение чувств и опыт с безразличием к другим людям

Очень часто можно встретить мнение, что у аутистов не хватает эмпатии [сочувствия]. Часто утверждается, что им не хватает теории разума (понимания того, что думает и чувствует другой человек). Почему? Им то и дело говорят, что они задевают чужие чувства, думают только о себе и не могут посмотреть на ситуацию глазами другого человека. Их называют самовлюбленными, эгоцентричными зазнайками, которые неспособны на чувства.

Школы и церкви — это главные учреждения, которые учат общим ценностям и социальным нормам, где нейротипичные [не аутичные] люди понимают важность общества, основанного на конформизме. Школы — одно из первых мест, где начинается социализация нейротипиков, для которых один из главных мотивов — «вписаться». Никто не хочет быть изгоем. Социальное развитие аутистов не совпадает с развитием нейротипиков. Им не интересно быть такими же, как и все, или добиваться принятия окружающих с помощью конформизма. Основная мотивация нейротипиков — вписаться в окружение и не стать изгоем. Когда аутисты не «вписываются» — это для них не проблема. Травля, насмешки и насилие в целом — это проблемы. По неписанным правилам именно такие наказания ждут тех, кто не вписывается. После того, как аутисты подвергаются такому обращению продолжительное время, они понимают, что существует некое ожидаемое единообразие нейротипиков в одежде, мыслях и действиях. Нейротипики искажают правду и вводят в заблуждение ради того, чтобы вписаться. Аутисты, как правило, начинают избегать своих ровесников.

Из-за своей монолитной природы аутистам трудно интегрировать информацию из разных источников. Например, они могут понимать слова, но пропускают невербальные подсказки.

Кроме того, аутисты обычно воспринимают только узкие определения тех слов, которые они слышат. Они упускают всю коммуникацию, которая не является буквальной. У них никогда не развиваются навыки для того, чтобы распознавать скрытые признаки напряжения в общении. Например, человек входит и не говорит ни слова, потому что он подавлен чем-то. У этого человека «грустное выражение» лица, или он время от времени вздыхает. Его спрашивают, что случилось, он отвечает: «ничего», хотя язык его тела говорит прямо противоположное. Аутист слышит только слово «ничего» и считает, что все в порядке, потому что скрытый язык тела ему недоступен.

Аутисты могут ценить честность выше политкорректности. Если быть честным и вежливым одновременно невозможно, большинство аутистов выберут честность. Это приводит к тому, что они говорят вещи, которые кажутся другим людям оскорбительными. Иногда они не знают о неписанных социальных соглашениях и кодах, потому что эти правила усваиваешь во время общения со сверстниками, а не из книг.

Благодаря заинтересованности в конформизме, нейротипики удивительным образом похожи друг на друга. Вероятно, способность знать, что думает или чувствует другой человек, даже если он или она этого не говорит, вовсе не шестое чувство, а всего лишь проекция своих собственных чувств и мыслей на другого человека. Это приводит к стереотипам, но это довольно надежный способ предсказывать поведение других людей. Однако он бесполезен для определения мыслей и чувств аутистов.

Нейротипики часто неверно интерпретируют действия или реакции аутиста как недостаток заботы о чувствах другого человека. Ирония в том, что когда нейротипики приписывают аутистам отсутствие эмпатии, они сами проявляют нехватку эмпатии.

Мнение о том, что аутисты не имеют эмпатии, ошибочно. Мы можем казаться безразличными и даже бессердечными по отношению к чужим проблемам, но только потому, что мы реагируем иначе, чем не аутичные люди.

Эмпатия проявляется по-разному. Например, как лицензированный лесной санитар прошлой зимой я впервые выхаживала летучую мышь. Поначалу мне было жутко из-за многих лет просмотра фильмов про Дракулу, и мне было тяжело из-за усвоенных стереотипов о том, что летучие мыши — это зло. Когда я говорила другим людям, что я работаю с летучей мышью, они начинали говорить ужасные и ложные стереотипы про летучих мышей, они считали, что от них никому никакой пользы. Эти люди опирались на мифы и «бабушкины сказки». Как только я поняла, что о бедной летучей мыши судят несправедливо: не по ее реальным качествам, а по фольклору, то мне захотелось оберегать ее, а мой страх испарился. Я смогла идентифицировать себя (проявить эмпатию) с мышью, потому что я знаю, каково стать мишенью чужих негативных стереотипов.

То же самое происходит и со мной, когда я говорю незнакомому человеку, что я аутистка. Я могла поставить себя на место летучей мыши. Для меня это и есть настоящая эмпатия — понять другого с его или ее точки зрения.

Эмпатия не сводится к определенным эмоциональным реакциям, чтобы продемонстрировать понимание или заботу. Однажды моя подруга пригласила меня пообедать вместе с ее аутичным сыном. Она решила пойти в ресторан фаст-фуда, потому что ее маленький ребенок обожает куриные наггетсы оттуда. Было время обеденного перерыва, и мне не хотелось туда идти из-за всех возможных сенсорных проблем, которые могут возникнуть в переполненном людьми фаст-фуде. Моя подруга заверила меня, что нам не придется долго ждать в очереди, потому что там обслуживают очень быстро. Я также беспокоилась за ребенка, но решила, что подруга лучше знает собственного сына и его сенсорные особенности. Я согласилась с ее планом, потому что мне не хотелось выглядеть «капризной» в глазах подруги. Когда мы вошли, в ресторане было битком, шум от множества людей был просто оглушительным.

Я делала все, что могла, чтобы защититься от шума, от яркого освещения и людей, обступивших меня со всех сторон. Моей подруге было трудно понять, что даже пять минут в таком месте невыносимы для аутистов с сенсорными проблемами, потому что ее собственный сенсорный опыт был совершенно иным.

Я повернулась к малышу и увидела жалостливый вид агонии. Я понимала, что он чувствует, потому что я сама чувствовала то же самое. Было похоже, что мы единственные, для кого этот опыт является пыткой. Ребенок закрыл уши руками и начал громко кричать, а затем разрыдался. Буквально за несколько секунд он дошел до настоящей истерики.

Меня переполняла эмпатия, потому что я точно знала, что он чувствует. Я испытывала такую же сенсорную перегрузку, и я с легкостью могла отреагировать точно таким же образом. Моя подруга замерла на месте, потому что она не знала, что вызвало эту реакцию, и ей было неудобно перед другими посетителями. Я не сказала ни слова и не проявила никаких эмоций, он я подняла малыша на руки и как можно скорее выбежала из здания, чтобы мы оба могли успокоиться. Моя реакция была основана на эмпатии. Однако посторонние наблюдатели могли с легкостью неправильно интерпретировать мои действия. Возможно, наблюдатели испытывали эмпатию к матери, и для них мои действия были попыткой избавить ее от стыда.

Аутисты постоянно испытывают давление, побуждающее их проявлять эмпатию к нейротипикам. А когда мы пытаемся это делать, нас часто понимают неправильно. В результате, нам гораздо проще испытывать эмпатию к изгоям, потому что мы понимаем, каково это. Нам проще проявлять эмпатию к животным и к людям, оказавшимся на задворках общества. Иногда мы даже испытываем чрезмерно сильную эмпатию к некоторым людям. Мы сочувствуем аутистам, а также другим людям, которые сталкиваются с отвержением окружающих. Мы плачем над жестоким обращением с животными и людьми, на месте которых могли оказаться мы сами.

У нас есть эмоции и чувства. Просто мы не выражаем их таким же образом. Мы смеемся, мы плачем и мы чувствуем боль и скорбь, как и все остальные. Нам нужно лишь немного эмпатии со стороны общества, которому нужно признать, что есть много способов (в том числе отличных от нормы), чтобы выразить сочувствие и эмоции.