Рассказы из книги «Лодочные станции». Часть 1: «ГРАХАНЬ» и «ОХАНСК»

ГРАХАНЬ

чем мы завтракаем в грахани? – торгово-пиратском вольном селе – то ли вятском еще то ли уже камском – не боящемся ни золотого лука в руке ангела вятской земли, ни казанского черного дракона. что за вода играет с ножками наших стоящих на отмели высоких табуретов и овального накренившегося стола? вятка и кама здесь смешаны. вятские песни – длинные, лучшие на свете – пропетые на семистах сорока километрах траурно-победного своего пути – непрерывно здесь гаснут в апплодисментах камы. мы отлично слышим всех их! так что у нас сегодня на завтрак? – а то же самое что и вчера, что и все минувшее лето: китайский зеленый чай – перетертый с жасмином и персиком; китайская айвовая и сливовая пастила – расфасованная в треугольнички и кружочки; мамадышская и казанская водка; и вобла – вятская, камская! запах чая с запахом рыбьих внутренностей с запахом цветущей воды состязаются с дымом цейлонских конусов-благовоний – курящихся на спинах деревянных слонов. черные эти слоны стоят между чашками и рюмками. ванильные палочки тлеют в резных футлярах, сделанных в дели, привезенных через амстердам. они доставлены в грахань по рекам. эта грахань в две заломки-улицы – тот еще пупок земли! – поворачивай отсюда хоть на каму, хоть на вятку, хоть на волгу, хоть на ак-идель! и этих путей более чем достаточно, чтобы перед нами на граханском столе оказалось все что нашим сердцам дорого. прежде чем съесть пастилу – мы подолгу выкладываем из нее фигуры: чаще разные лодки и корабли – а также животных (преимущественно бабочек и рыб). выложим ими весь стол – а потом едим потихоньку – стараясь как можно дольше красоту сберечь. это времяпровождение – наиболее достойное художников – пока мы живы! когда съедена вся пастила – и вся почти вобла – мы садимся в лодки – не вполне трезвые, раздетые, воинственные. поднимаем пневматические винтовки и кривые гигантские луки – и пиратим вятское устье до раннего ужина. на обед у нас времени нет. привозим к овальному своему застолью чай и новую пастилу, спиртное в ящиках и коробках, плененные фольклорные коллективы и загоравших по берегам девиц. берегов с островами вокруг очень много! иногда со всей этой роскошью поворачиваем в соседнее свиногорье – там примерно такая же жизнь.

ОХАНСК

на старом гербе оханска – ставные сети. оханные – с крупной ячеей. на новом – швейная машинка. от перми до оханска – сто двадцать километров – по каме вниз – в сторону удмуртии. город будет на правом высоком берегу. правый берег камы обычно крут – но в оханске мягко сползает к воде: с него не сорвешься не спрыгнешь – можно только сбежать навстречу дебаркадерам и косам. все жители оханска знают что не оханные сети имеют отношение к названию города – а слезы жениха по невесте анне – погибшей когда-то здесь. ох анна. – плакал жених. ох анна. – плачут оханские дети если их бабушки слишком увлекутся рассказом легенды. я родился и вырос в оханске – в двухэтажном восьмиквартирном доме на улице кабалевского.

лодочных станций в оханске много. вся кромка городской воды – сплошные вереницы лодок. я немного преувеличиваю. так мне всегда казалось. покрывающие воду сложной сеткой летние с привязями мостки. на берегу – коридорами слепленные друг с другом зимние гаражи-эллинги. заливчики между ними. главных лодочных станций – три: охраняемых – с вывесками над воротами – с сонными собаками в будках у ворот – с досками объявлений и с затертыми уставами – с уплатами взносов – майскими и октябрьскими субботниками – регулярными собраниями лодочных владельцев. еще несколько неохраняемых – полудиких – выше и ниже костяка основных. но это уже не станции – а какая-то старинная китайская философия. там лодки и люди живут в равнодушной сердечной гармонии друг с другом. им не жалко расставаться: исчезать, потом опять возникнуть – умирать хоть временно хоть насовсем. у самой границы оханска с юга – в каму впадает речка очер. ее устье также засыпанно лодками. лодочные станции здесь всюду. а между ними – пристани пассажирские и грузовые. пассажирская с кассой и надписью ‘оханск’ – одна. грузовых две. или три. ржавчина речного металла – на котором греют спины и животы и ловят рыбу. заросли ив. мели где летом купаются – с дном то песчанным то галечным.

лодочные станции так хороши так дороги – что думая о них хочется взлететь одновременно на всех здешних лодках. задымить моторами. уключинами загреметь, заныть. немыслимыми траекториями ввинтиться в белый след реактивного самолета – и спикировать в мокрый поцелуй земли и воды – и разбиться. только конечно не до смерти. потом – ожить. лодки разогнать по местам – по мосткам и эллингам. лодочные станции – территория восторга: юности – надежды – бесконечной любви. лодочные станции – молитвенные поляны. самые главные в жизни. и неважно совсем что половина хозяев эллингов – лодок в них не имеет. или круглый год держит под потолками на ремнях как побежденных чудищ. половина людей приходит сюда для того чтобы доставать из земляных погребов мерзкие мутные соления – и покрытую двухвостками свеклу. садиться вместо стульев на ненужные блеклые спасательные круги – пить и плакать. пусть! лодочные станции – храмы которые ничем нельзя осквернить. и можете себе представить? – у меня и первой любовью была дочь председателя кооператива третьей оханской лодочной станции.

мы влюбились друг в друга во втором классе. начала она – света. в раздевалке после уроков – громко – в толпе девиц – перед зимними каникулами. подошла уже одетая – я возился с ботинками на скамье – варежкой провела по моей по щеке – посмотрела как-то уж чересчур мягко – говорит: я тебя люблю. за что? – удивился я. – за то что умный и красивый. я ответил: не надо меня любить. за вечер я хорошо подумал – и утром просто горел любовью. каникулы начались. я боялся встретить ее на улицах. не ходил на елку в оханский дк. мама сходила – взяла подарок. после каникул все как-то затихло. но посматривали друг на друга мы очень светло. в четырнадцать лет о любви со светой заговорил я – потому что весь год о ней думал. а теперь этот год заканчивался. начиналось лето. в этот день из школы мы пошли прямо к лодкам. гуляли – гуляли. ходили – ходили. сидели – сидели. на лодках – на мостиках. мы слали друг другу письма – хоть жили в одном оханске – и виделись каждый день. но это ведь хорошо. днем ходишь – гуляешь – а вечером дома тебя ждет письмо. мы ездили в город чайковский – на ‘метеоре’ идущим с перми – покататься на колесе обозрения в парке у водохранилища – и пострелять в тире. ездили тайком. дома потом объявляли: мы были сегодня в чайковском. я называл ее пуговицей. она совсем не была на нее похожа. одного со мной роста – худая – темная – перехвачены длинные волосы. но именно пуговица казалась мне чем-то самым родным – лаской, солнцем.. родители гудели – могли бы и меньше гудеть. ключи от наших эллингов с нашими лодками наши папаши от нас прятали. мы переплывали каму на чужих. близилось окончание школы. собственно за нас были только лодки. лодочные станции остались лодочными станциями. пуговицы – пуговицами. нас разумеется нет.