«Йовано Йованке»

край вардаро седиш, мори – бело платно белиш. бело платно белиш, душо – се нагоре гледаш. мы не знаем ничего лучше города уржума. и не узнаем. на уржуме мы выключили способность сердца к дальнейшему поиску превосходной степени. ни во что лучшее мы не поверим. ничего дороже уржума у нас нет. балканы и тундра в уржуме слились. маньчжурия с латвией здесь друг на друга упали, споткнувшись. поэтому так рыдают пьяные на разбитых улицах. поэтому буфетчица с широким и тусклым своим обручальным кольцом под лестницей шепчет: саша саша! как ты постарел, как ты плохо выглядишь, как же мы давно не виделись, мой любимый, милый!.. целует сашу – а саша опухший сопит – а очередь в зале над ними ждет пока они там внизу кончат – или хотя бы саша один. яз те тебе чекам, мори – дома да ми дойдеш. а ти не довадяш, душо, срце мое, йовано. я жду тебя, милая – когда ты придешь ко мне домой. а ты не приходишь. при царе в уржуме были газовые рожки – теперь фонари пустые. свет лишь из окон всегда старых домов кривых и прямых и от лампочек при входах в закрытые магазины. полувидны их вывески: хозяюшка, культтовары, птица.. темная плотина над уржумкой гудит. в темноте улиц все время качания темноты, отхаркивания, опасный смех и абрикосовые крики. иногда выныривают спешащие куда-то уржумки всех возрастов. иногда – ревущие навзрыд уржумцы. спешат и они. это мы в уржум не спешим. все равно мы там будем. твоята майка, мори, тебе не те пуща – край мене да дойдеш, душо, срце мое, йовано. ты не придешь ко мне, душа, мое сердце, тебя не пускает мама. ты сидишь на берегу вардара. на уржумском кладбище должен быть закопан разбитый керосиновый фонарь с нами внутри.